Собака яростно лаяла, припадая на передние лапы. Прямо перед ней, прислонившись к забору, сидел маленький взъерошенный котенок. Он широко раскрывал рот и

и то, что голуби, взлетев над голубятней, становятся золо­тыми от солнца;

и то, что гуси на зеленом лугу тянутся длинной и белой гирляндой;

и то, что трусливая собака подходит к хозяину так, словно лапы ее касаются раскаленной плиты;

и то, что севастопольская бухта глядит как живая множе­ством голубых, синих, бирюзовых и огненных глаз;

и то, что ночью, когда эта бухта отражает в себе луну, ее во­да походит местами на синий купорос, а местами кажется, что это совсем не вода, а сгустившийся лунный свет;

и то, что у пожилой губернаторши нижняя часть лица до того велика, что кажется, будто она держит во рту большой ка­мень;

и то, что рулевой на пароходе «вертит колесо с таким ви­дом, будто исполняет десятую симфонию»;

и то, что осмоленные бочки, горящие ночью, освещают соб­ственный дым;

и то, что, когда заходящее солнце озаряет в саду паутину, паутина переливается красками радуги;

и то, что раздобревшая трактирщица есть «помесь свинины с белугой»;

и то, что у людей, ноздри которых глядят кверху, выраже­ние лица кажется насмешливым и хитрым;

и то, что чем человек глупее, тем легче его понимает лошадь;

и то, что, когда выпадает в Москве первый снег, все стано­вится мягко и молодо, и в душу просится «чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег», и все находится «под властью этого молодого снега»; и тысячи таких же зорко под­меченных — то поэтически светлых, то грустных, то гротескно-забавных подробностей жизни, к накоплению которых он вечно стремился».

прядь волос на затылке, как всегда, стояла дыбом. Но он был весь прозрачный, как стеклянный, и лицо его, и руки, и курточка, и прядь волос на затылке, и слезы на щеках, – все было ледяное. И он не дышал и молчал, ни слова не отвечая брату… из какого произведения отрывок

Из чего складывается у писателя образ? Из деталей и обыденных фраз, которые вдруг как бы по волшебству становятся необычными.
Вот как пишет об этом в своей книге о Чехове К. И. Чуковский: «Вообще все в жизни было для него так любопытно, что он с охотничьим азартом выслеживал, как дорогую добычу, каж­дый, казалось бы, зауряднейший факт окружающей его обы­денности:

и то, что голуби, взлетев над голубятней, становятся золо­тыми от солнца;

и то, что гуси на зеленом лугу тянутся длинной и белой гирляндой;

и то, что трусливая собака подходит к хозяину так, словно лапы ее касаются раскаленной плиты;

и то, что севастопольская бухта глядит как живая множе­ством голубых, синих, бирюзовых и огненных глаз;

и то, что ночью, когда эта бухта отражает в себе луну, ее во­да походит местами на синий купорос, а местами кажется, что это совсем не вода, а сгустившийся лунный свет;

и то, что у пожилой губернаторши нижняя часть лица до того велика, что кажется, будто она держит во рту большой ка­мень;

и то, что рулевой на пароходе «вертит колесо с таким ви­дом, будто исполняет десятую симфонию»;

и то, что осмоленные бочки, горящие ночью, освещают соб­ственный дым;

и то, что, когда заходящее солнце озаряет в саду паутину, паутина переливается красками радуги;

и то, что раздобревшая трактирщица есть «помесь свинины с белугой»;

и то, что у людей, ноздри которых глядят кверху, выраже­ние лица кажется насмешливым и хитрым;

и то, что чем человек глупее, тем легче его понимает лошадь;

и то, что, когда выпадает в Москве первый снег, все стано­вится мягко и молодо, и в душу просится «чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег», и все находится «под властью этого молодого снега»; и тысячи таких же зорко под­меченных — то поэтически светлых, то грустных, то гротескно-забавных подробностей жизни, к накоплению которых он вечно стремился».

гудит, шатаясь под вьюгой. Никто не спит. Дети проснулись, но лежат молча, широко раскрывши глаза в темноту. Прислушиваются, вздыхают… Откуда-то издалека, из тьмы и бури, доносится длинный жалобный крик. Прозвучал и замолк… И еще раз… И еще… — Точно зовет кто-то, - тревожно шепчет мужчина. Никто ему не отвечает. — Вот опять… Слышишь?.. Как будто человек… — Спи, - сурово говорит женщина. - Это ветер. — Страшно ночью в лесу… — Это только ветер. Ты разбудишь ребенка… Но дитя вдруг подымает голову. — Я слышу, я слышу. Он кричит: "Спасите!" И правда: яростный ураган стихает на одно мгновенье, и тогда совсем ясно, близко, точно под окном, раздается протяжный, отчаянный вопль: — Спа-си-те! — Мама! Может быть, на него напали разбойники?.. Может быть… — Не болтай глупостей, - сердито прерывает мать. - Это голодный волк воет в лесу. Вот он тебя съест, если не будешь спать. — Спасите! — Жалко живую душу, - говорит муж. - Если бы не испортилось мое ружье, я пошел бы… — Лежи, дурак… Не наше дело… В темноте шлепают туфли… Старческий кашель… Пришел из соседней комнаты дедушка. Он брюзжит злобно: — Что вы тут бормочете? Спать не даете никому. Какой такой человек в лесу? Кто в эту погоду по лесам ходит? Все дома сидят. И вы сидите тихо и благодарите Бога, что заборы у нас высокие, запоры на воротах крепкие и во дворе злые собаки… А ты взяла бы лучше к себе дитя да сказкой бы его заняла. Это голос черствого благоразумия. Мать переносит в свою постель ребенка, и в тишине звучат слова монотонной, старой успокоительной сказки: — Много лет тому назад стоял среди моря остров, и на этом острове жили большие, сильные и гордые люди. Все у них было самое дорогое и лучшее, и жизнь их была разумна и спокойна. Соседи их боялись, уважали и ненавидели, потому что они сами никого не боялись, всех презирали, а уважали только самих себя. В жилах их текла не простая кровь, а голубая-голубая… — Спа-си-те! Молчание…