Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал» старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его ж

2.как жила екатерина в родительском доме ? чего ей не хватает в доме кабановых ?

Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей
упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в
душе его не было места упреку.
-- Он теперь здесь, скажите ему...чтобы он прост...простил меня. --
Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
-- Да...я скажу ему, --говорил Пьер, но...--Он не знал, что
сказать.
-- Нет, я знаю, что все кончено, --сказала она поспешно. --Нет, это
не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала.
Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за
все...--Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.. Он
слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
-- Не будем больше говорить, мой друг, --сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный,
задушевный голос.
Он взял и поцеловал ее руку.
-- Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас...
-- Для меня Нет Для меня все пропало, --сказала она со стыдом и
самоунижением.
-- Все пропало --повторил он. --Ежели бы я был не я, а красивейший,
умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на
коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и
умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.

умерла, родственников в Англии у нас не было, и отец поместил меня в один из лучших частных пансионов в Эдинбурге. Там я воспитывалась до семнадцати лет. В 1878 году мой отец, бывший в то время старшим офицером полка, получил годичный отпуск и приехал в Англию. Он дал мне телеграмму из Лондона, что доехал благополучно, остановился в гостинице `Лэнем` и очень ждет меня. Каждое слово в телеграмме - я очень хорошо помню ее - дышало отцовской любовью и заботой. Приехав в Лондон, я прямо с вокзала отправилась в гостиницу. Там мне сказали, что капитан Морстен действительно остановился у них, но что накануне вечером он ушел куда-то и до сих пор не возвращался. Весь день я ждала от него известий. Вечером по совету администратора гостиницы я обратилась в полицию. На следующий день во всех газетах появилось объявление об исчезновении моего отца, на которое мы не получили никакого ответа. С того самого дня и до сих пор я ни слова не слыхала о моем несчастном отце. Он вернулся в Англию, мечтая увидеть дочь, отдохнуть, пожить счастливой, спокойной жизнью, а вместо этого... - Мисс Морстен прижала руку к горлу, и сдавленное рыдание оборвало на полуслове фразу. - Когда это случилось? - спросил Холмс, открывая записную книжку. - Мой отец исчез 3 декабря 1878 года, почти десять лет назад. - А его вещи? - Они остались в гостинице. В них не было ничего, что помогло бы раскрыть тайну его исчезновения: одежда, книги, много редких вещиц с Андаманских островов. Отец служил офицером в части, несшей охрану тюрьмы. - Были ли у него в Лондоне друзья? - Я знала только одного...

Кого?

погуляем, - предложил он. Падал редкий снег, небо, низкое, серое, висело, как сырое белье. - Ладно, - сказал я без охоты, - я тебя провожу. На улице мы поговорили с ним про Китай, про наши болезни, я довел его до остановки и вдруг сказал: - Пойдем к Вадиму. Вадим был другом нашей юности, погибшем во время войны, за несколько дней до снятия блокады Ленинграда. Веня не удивился, только долго молчал, потом спросил: - Зачем? Ты думаешь, Галине Осиповне это будет приятно? Нет, я так не думал. - А нам? Стоит ли? - Как хочешь. Мы оба сели в трамвай, проехали пять остановок до цирка и не спеша пошли по фонтанке. Дойдя до знакомого серого гранитного дома, мы вошли в параднуюи поднялись на второй этаж. Я нажал кнопку звонка. Крашенная коричневым дверь была глухой, без надписей, почтовых ящиков, расписания звонков. И сам звонок, врезанный посредине, был не электрический, а ручной, таких почти не осталось. Я позвонил, и дверь открыла маленькая женщина, старше пятидесяти лет, с жёлтыми стриженными волосами и безжизненным взглядом. Она вопросительно посмотрела на нас, но мы молчали. Словно что-то удерживало нас спросить Галину Осиповну. - Мы товарищи Вадима, - произнес Веня. Она слегка отшатнулась, прищурилась. - Веня, - нерешительно сказала она, взяла его за руку, и он просиял. - А вы... -и она назвала меня так, как меня звали только в этом доме. Я медленно начал вспоминать тетку Вадима, Нину Ивановну, шумную, веселую, с высокими вьющимися волосами. Мы вошли в столовую. Она удивила сумрачностью и теснотой. В ней до сих пор ощущалось дыхание блокадной зимы. Громоздилась старая мебель из других комнат, та, что не стопили, не проели. С закопчённого потолка свешивался грязный шёлковый абажур. - Галина Осиповна умерла тринадцать лет назад… Это была такая давность, что я ощутил только смутную запоздалую жалость. Мы и впрямь сильно запоздали с визитом сюда.

приключилось! До сих пор кулак болит! Остановил я хулигана, он девчонку обижал; не обошлось и без обмана, вот я ему и надовал. Куда смотрели только люди?.....продолжить надо