капитан бомбардиской роты; радуйся малому, тогда и большое придет. 1)напиши то,что можно узнать из этих двух

Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть

и то, что голуби, взлетев над голубятней, становятся золо­тыми от солнца;

и то, что гуси на зеленом лугу тянутся длинной и белой гирляндой;

и то, что трусливая собака подходит к хозяину так, словно лапы ее касаются раскаленной плиты;

и то, что севастопольская бухта глядит как живая множе­ством голубых, синих, бирюзовых и огненных глаз;

и то, что ночью, когда эта бухта отражает в себе луну, ее во­да походит местами на синий купорос, а местами кажется, что это совсем не вода, а сгустившийся лунный свет;

и то, что у пожилой губернаторши нижняя часть лица до того велика, что кажется, будто она держит во рту большой ка­мень;

и то, что рулевой на пароходе «вертит колесо с таким ви­дом, будто исполняет десятую симфонию»;

и то, что осмоленные бочки, горящие ночью, освещают соб­ственный дым;

и то, что, когда заходящее солнце озаряет в саду паутину, паутина переливается красками радуги;

и то, что раздобревшая трактирщица есть «помесь свинины с белугой»;

и то, что у людей, ноздри которых глядят кверху, выраже­ние лица кажется насмешливым и хитрым;

и то, что чем человек глупее, тем легче его понимает лошадь;

и то, что, когда выпадает в Москве первый снег, все стано­вится мягко и молодо, и в душу просится «чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег», и все находится «под властью этого молодого снега»; и тысячи таких же зорко под­меченных — то поэтически светлых, то грустных, то гротескно-забавных подробностей жизни, к накоплению которых он вечно стремился».

Из чего складывается у писателя образ? Из деталей и обыденных фраз, которые вдруг как бы по волшебству становятся необычными.
Вот как пишет об этом в своей книге о Чехове К. И. Чуковский: «Вообще все в жизни было для него так любопытно, что он с охотничьим азартом выслеживал, как дорогую добычу, каж­дый, казалось бы, зауряднейший факт окружающей его обы­денности:

и то, что голуби, взлетев над голубятней, становятся золо­тыми от солнца;

и то, что гуси на зеленом лугу тянутся длинной и белой гирляндой;

и то, что трусливая собака подходит к хозяину так, словно лапы ее касаются раскаленной плиты;

и то, что севастопольская бухта глядит как живая множе­ством голубых, синих, бирюзовых и огненных глаз;

и то, что ночью, когда эта бухта отражает в себе луну, ее во­да походит местами на синий купорос, а местами кажется, что это совсем не вода, а сгустившийся лунный свет;

и то, что у пожилой губернаторши нижняя часть лица до того велика, что кажется, будто она держит во рту большой ка­мень;

и то, что рулевой на пароходе «вертит колесо с таким ви­дом, будто исполняет десятую симфонию»;

и то, что осмоленные бочки, горящие ночью, освещают соб­ственный дым;

и то, что, когда заходящее солнце озаряет в саду паутину, паутина переливается красками радуги;

и то, что раздобревшая трактирщица есть «помесь свинины с белугой»;

и то, что у людей, ноздри которых глядят кверху, выраже­ние лица кажется насмешливым и хитрым;

и то, что чем человек глупее, тем легче его понимает лошадь;

и то, что, когда выпадает в Москве первый снег, все стано­вится мягко и молодо, и в душу просится «чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег», и все находится «под властью этого молодого снега»; и тысячи таких же зорко под­меченных — то поэтически светлых, то грустных, то гротескно-забавных подробностей жизни, к накоплению которых он вечно стремился».

монологом Печорина, героя романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего
времени». В чём сходство и различия внутреннего мира Алеко и Печорина?
Послушайте, Максим Максимыч, – отвечал он, – у меня несчастный
характер; воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не
знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не
менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение – только дело в том,
что это так. В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки
родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно
достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом
пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся
в светских красавиц и был любим, – но их любовь только раздражала моё
воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто... Я стал читать,
учиться – науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не
зависят нисколько, потому что самые счастливые люди – невежды, а слава –
удача, и чтоб добиться её, надо только быть ловким. Тогда мне стало
скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей
жизни. Я надеялся, что скука не живёт под чеченскими пулями – напрасно:
через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право,
обращал больше внимание на комаров, – и мне стало скучнее прежнего,
потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда я увидел Бэлу
в своём доме, когда в первый раз, держа её на коленях, целовал её чёрные
локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной
судьбою... Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной
барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как
и кокетство другой. Если вы хотите, я её ещё люблю, я ей благодарен за
несколько минут довольно сладких, я за неё отдам жизнь, – только мне с нею
скучно... Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень
достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена
светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне всё мало: к
печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится
пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только
будет можно, отправлюсь – только не в Европу, избави Боже! – поеду
в Америку, в Аравию, в Индию, – авось где-нибудь умру на дороге! По
крайней мере я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с
помощью бурь и дурных дорог.